Рабы Совета старейшин хлестали его бичами из гиппопотамовой кожи так
долго и так яростно, что бахрома их туник сделалась мокрой от пота. Мато
казался бесчувственным; но вдруг он сорвался с места и бросился бежать
наугад, громко стуча зубами, точно от страшного холода. Он миновал улицу
Будеса, улицу Сепо, промчался через Овощной рынок и добежал до Камонской
площади.
С этой минуты он принадлежал жрецам; рабы оттеснили толпу; Мато
очутился на просторе. Он огляделся вокруг себя, и глаза его встретились с
глазами Саламбо.
Еще вначале, едва он сделал первый шаг, она поднялась с места; потом
непроизвольно, по мере того как он приближался, она постепенно подходила к
краю террасы, и скоро все кругом исчезло, и она ничего не видела, кроме
Мато. В душе ее наступило безмолвие, точно открылась пропасть, и весь мир
исчез под гнетом одной единственной мысли, одного воспоминания, одного
взгляда. Человек, который шел к ней, притягивал ее.
Кроме глаз, в нем не осталось ничего человеческого; он представлял
собою сплошную красную массу, разорвавшиеся веревки свисали с бедер, но их
нельзя было отличить от сухожилий его рук, с которых сошла кожа; рот его
был широко раскрыт; из орбит выходили два пламени, точно поднимаясь к
волосам; и несчастный продолжал идти.
Он дошел до подножия террасы. Саламбо наклонилась над перилами; эти
страшные зрачки были обращены на нее, и она поняла, сколько он выстрадал
за нее. Он умирал, но она видела его таким, каким он был в палатке, на
коленях перед нею, обнимающим ее стан, шепчущим ей нежные слова. Она
жаждала вновь их услышать; сна готова была крикнуть. Он упал навзничь и
больше не шевелился.
Жрецы окружили Саламбо. Она была почти без чувств; они увели ее и вновь
усадили на трон. Они ее поздравляли, ибо все, что совершилось, было ее
заслугой. Все хлопали в ладоши, топали, неистово кричали, называя ее имя.
Какой-то человек бросился к трупу. Хотя он был без бороды, но на нем
было облачение жрецов Молоха, а у пояса - нож, которым жрецы разрезают
священное мясо жертв; нож заканчивался рукоятью в виде золотой лопатки.
Шагабарим одним ударом рассек грудь Мато, вырвал сердце, положил его на
лопатку и, поднимая руки, принес в дар Солнцу.
Солнце садилось за водами залива; лучи его падали длинными стрелами на
красное сердце. И по мере того как прекращалось его биение, светило
погружалось в море; при последнем его трепетании оно исчезло.
Тогда из залива до лагуны, от перешейка до маяка все улицы, все дома и
все храмы огласились единым криком; несколько раз крик затихал, потом
снова раздавался, здания дрожали от него. Карфаген содрогался от
титанической радости и беспредельной надежды.
Нар Гавас, опьяненный гордостью, обнял левой рукой стан Саламбо в знак
обладания ею; правой рукой он взял золотую чашу и выпил за гений
Карфагена.
Саламбо, подобно своему супругу, поднялась с чашей в руке, чтобы тоже
выпить. Но она тут же опустилась, запрокинув голову на спинку трона,
бледная, оцепеневшая, с раскрытыми устами. Ее распустившиеся волосы
свисали до земли.
Так умерла дочь Гамилькара в наказание за то, что коснулась покрывала
Танит.
Гюстав Флобер. Саламбо